: Стид Боннет/Эдвард Тич, ака Капитан Джентльмен/Черная Борода.
Когда Эд позволял себе представлять, каково это – быть со Стидом в этом смысле, а случалось это очень часто, он предполагал, что ему придется брать инициативу на себя, во всяком случае, поначалу. Он догадывался, что Стид, конечно, не полный новичок в этом деле - двое детей все-таки, но было непохоже, что он из тех, кто трахается направо и налево с другими мужчинами. Если уж на то пошло, Стид даже не понял откровенных намеков в том инциденте с фехтованием.
Когда Эд позволял себе представлять, каково это – быть со Стидом в этом смысле, а случалось это очень часто, он предполагал, что ему придется брать инициативу на себя, во всяком случае, поначалу. Он догадывался, что Стид, конечно, не полный новичок в этом деле - двое детей все-таки, но было непохоже, что он из тех, кто трахается направо и налево с другими мужчинами. Если уж на то пошло, Стид даже не понял откровенных намеков в том инциденте с фехтованием.
Поэтому в своих подробных фантазиях об их первом разе Эд видел себя в роли эдакого красавца-соблазнителя. Он представлял, как уложит краснеющего Стида на его чудесные белые простыни, как будет медленно его раздевать, слой за слоем снимая его красивый вычурный наряд и целуя каждый только что обнажившийся участок кожи. Как, шепча ему на ухо что-нибудь милое, покажет, сколько всего двое мужчин могут делать друг с другом наедине.
Стид из его фантазий смотрел на него широко распахнутыми глазами, робко ласкал в ответ, изумленно вздрагивал при каждом новом касании и шептал имя Эда в его губы, кончая.
Стоило догадаться, что Стид найдет способ удивить его. Всегда находил. Чертов безумец ошарашивал его каждые пять минут с момента их знакомства, почему этот раз должен был быть исключением?
Реальность оказалась куда острее, неистовее и сумбурнее. И намного, намного лучше.
Начиная с того, что в последнее время Стид перестал носить свою изысканную сложную одежду со множеством слоев. Нет, он все еще любил наряжаться. Даже свои однотонные льняные рубашки выбирал с любовью; сегодняшняя была темно-синей и подчеркивала его золотистые волосы и глаза цвета штормящего моря. И каждая из этих рубашек будто специально была сшита так, чтобы персонально мучить его, Эда, каждая дразнила все более глубоким вырезом. С тех пор, как они воссоединились, эти вырезы не раз служили серьезным испытанием для его выдержки.
К тому же, прикосновения Стида оказались вовсе не робкими. Нет, он все еще был джентльменом и спрашивал разрешения, хоть и не очень многословно. Схватив Эда, Стид протащил его через всю каюту, прижав к противоположной стене. Сила его рук сбила Эду дыхание, как и внезапность этой ситуации; в кожаных штанах сразу стало тесно. Но на этом Стид замер, вглядываясь в его лицо в поисках условного знака – остановиться или продолжить... ну и...
Блядь, они же могли сегодня умереть. Всего лишь час назад в этой самой комнате он был вынужден смотреть, как Стида пытают, не имея никакой возможности это прекратить. А теперь эти темные глаза будто горели, и куда бы не ложился его взгляд - Эда бросало в жар.
И он кивнул, и подался вперед, встречая на полпути поцелуй, совсем не похожий на те, что у них были до этого, стискивая и прижимая Стида к себе обеими руками. Голова шла кругом от облегчения, потому что в его объятиях тот был теплым, осязаемым и таким живым.
И пока в небе за окном фейерверки полыхали фиолетовым, зеленым и золотым, это его, Эда, мягко уложили на девстсвенно-белые простыни. Это он покраснел, когда Стид в очередной раз спросил «Можно?», прежде чем начать стягивать с него одежду. Это его, Эда, пальцы вздрагивали во взволнованном предвкушении, когда касались Стида. Это он, Эд, стонал и хватал ртом воздух, пока Стид демонстрировал ему, сколько всего мужчина может сделать с тем, кого любит.
Эду казалось, что с ним обращаются словно с чем-то хрупким и бесценным. Прикосновения Стида были мягкими, но уверенными. И то, как он смотрел на Эда - этот взгляд, полный обожания пополам с решимостью, эти губы, целовавшие его ключицу, эти руки, блуждающие по его обнаженной коже… Руки, которые сегодня ночью спасли их всех. Руки, убившие того, кто ранил дорогих Стиду людей. Кто ранил его, Эда. И осознание этого факта вроде бы не должно было заставлять его еще больше жаждать каждого нового нежного касания. Но заставляло. Эти руки могли причинить вред, но они никогда не причинят вред ему, Эд просто знал это. Чувствовал инстинктивно, как положение звезд на небе и сменяющиеся настроения моря. И это делало желание еще более острым, ярким и волнующим.
Осознание пронзило его, словно молния. Это он был здесь невинным созданием! Это он, Эд, был в роли застенчивой наивной девицы, соблазненной лихим пиратским капитаном на неведомые доселе удовольствия! Стид просто взял и полностью перевернул его фантазии с ног на голову.
И Эд, черт возьми, наслаждался каждой минутой.
Ему нравилось ощущать себя желанным, достойным того, чтобы его лелеяли. Это чувство было новым, и ему хотелось, чтобы оно оставалось с ним навечно. Он вдруг понял, что не торопил ход событий потому, что опасался повторения прежних ошибок. Очередной набор ожиданий, которые нужно будет оправдать. Всю свою жизнь он был для всех только Черной Бородой, и постель не являлась исключением. Его пугал… нет, не секс со Стидом, а идея вновь взять на себя роль, которую он так мечтал оставить позади.
Но в реальности все оказалось совсем иначе. Здесь и сейчас, когда в небе горели звезды, а за окнами полыхали фейерверки, в постели Стида, пока тот был повсюду и внутри него... он мог быть просто Эдом. И Стиду этого было достаточно, всегда. Он и не хотел большего, ему нужен был только Эд.
Конечно, это не был его первый раз, отнюдь. Но ощущался он, будто первый, и Эд отпустил себя, качаясь на волнах блаженства, пока ему ласково шептали что-то на ухо, нежно касались и крепко прижимали к себе, когда он неразборчиво стонал имя Стида в его губы, кончая. И даже после оргазма он постарался удержать это чувство - и это тоже было необычно и ново, - обхватив Стида руками и ногами, как осьминог. Стид не возражал, охотно обнимая его в ответ.
Эду хотелось, чтобы эта ночь не заканчивалась никогда.
